14.11.2017 Но человек разумный сразу приносит с собой и поиск неких протоденег. Можно сказать, вся история мира – это история его «монетизации».
Примитивные, но, ой, непростые…
Зря вообще-то европейские путешественники так издевались над туземцами на всяких отдаленных материках и островах. За блестящие бусы какие-нибудь, дескать, массу по-настоящему ценных вещей можно было выменять. Одно слово: дикари! Просто как сороки какие-нибудь, которые тащат в гнездо любые блестящие предметы. Не понимая истинной ценности вещей.
Но если бы на тех же самых умудренных англичан, немцев, французов, голландцев, испанцев посмотрели бы со стороны какие-нибудь инопланетяне, то могли бы тоже сказать: дикари! За кусочки блестящего металла, не имеющего никакого практического применения в повседневной жизни, готовы отдать все, что угодно! Иногда даже – жизнь и душу свою («Люди гибнут за металл»!). Другое дело, что пришельцы были бы, надеюсь, более снисходительны, зная по собственному опыту, что все цивилизации проходят подобные неизбежные ранние стадии товарно-денежных отношений. На других планетах эту роль наверняка играло какое-нибудь совсем другое вещество. Но в земных условиях золото и серебро подходили для этого дела почти идеально, потому что представляли из себя субстанцию, с одной стороны, достаточно редкую и трудно добываемую, а с другой – все-таки этих металлов в мире было достаточно много, чтобы они могли циркулировать и обеспечивать товарообмен в необходимых масштабах. И да, да! Еще и потому, что они блестели! (А следовательно, их можно было использовать как престижные украшения, как внешний признак богатства, состоятельности и социального успеха.) Но чем же в таком случае бусы хуже? Почему они не могут выполнять все те же функции в рамках какого-нибудь племени или племенного союза? Тоже по-своему блестят, глаз радуют… Чем золото-то лучше? Дело вкуса, знаете ли…
Во времена наполеоновских войн огромной популярностью пользовались в Египте, к примеру, пуговицы с мундиров французских солдат. До такой степени, что в некоторых районах они стали превращаться в местную валюту, а сами солдаты часто ходили расхристанными, и это создавало серьезную дисциплинарную проблему.
Считается, что всего каких-нибудь пятьсот лет назад еще две трети мира жили бартером. То есть натуральным обменом. Во многих местах он мирно сосуществовал с примитивными деньгами. Но попытки организовать торговлю в тех масштабах, как это было у индейцев майя, сталкивались при бартерной системе с чудовищными трудностями.
Ведь призывая «реабилитировать» бартер, я не хотел бы вдаваться в другую крайность. Конечно же, далеко не всегда удобен – и дело не только в трудностях двойного (тройного, четверного) обмена. В обществе «чистого» бартера постоянно возникает еще и эта сложность – сколько яблок соответствует одной паре обуви? Сколько мер пшеницы – меховой шкуре? И так далее. Уильям Джевонс приводит воспоминания натуралиста Уоллеса, который лично имел возможность убедиться, каким изматывающе трудным и малоэффективным бывал натуральный обмен в Малайе девятнадцатого века. После нескольких часов такой торговли некоторые его участники буквально оставались без обеда – потому что не удавалось найти устраивавших стороны обменных пропорций.